Язвы и нарывы

В предыдущем тексте я поговорил о реформировании бюджетной сферы ее же собственными усилиями. Но у нас была и вторая стратегия, возникшая опять же после успеха «Основ программирования». Стало ясно, что вообще-то лекции можно читать онлайн, и даже по базовым предметам, и даже на первом курсе. Это очень удобно, потому что не нужно ломать голову, как проводить лекции, где искать гигантские аудитории, как заставить преподавателя читать дважды в неделю одно и то же, не нужно беспокоиться, что преподаватель уйдет в следующем году, или заболеет, или не захочет. Исчезли эзотерические аргументы, основанные на неких мистических качествах личного общения преподавателей и студентов — которые очень любили почтенные старцы, дескать, «вот я присутствовал на лекциях (некоего великого, не запомнил фамилии), так там такое мастерство, такой уровень, восторг заполоняет, и просвещение распространяется прямо по воздуху». Не то чтобы эти аргументы были логически повержены, просто на фоне сложившейся практики, ее успешности и удобства, о них забыли. А значит, была свободна дорога для других онлайн-курсов, которых к тому времени появилось великое множество: и на курсере, и на степике, и где угодно.

Кроме того, к тому времени уже довольно многие преподаватели как Контура, так и других компаний, читали свои спецкурсы по прикладным вопросам. Студенты на них ходили бодро, но количество времени, отведенное на спецкурсы, было весьма мало.

Поэтому на первый план вышла проблема — вместо чего все это ставить? Тут надо провести ревизию условно-обязательной программы того времени.

Программистских предметов было и так уже много, благодаря революции БМВ. Но поскольку с той поры прошло уже довольно много времени, то некоторые из этих предметов уже сами стали проблемой. Тут наилучшим примером может считаться ассемблер. Его, конечно, не БМВ придумал — он читался, скорее всего, вообще с самого начала вычтехники на факультете, но БМВ кооптировал его в свою программу, и он прям хорошо туда вписался: во-первых, это был TASM для реального режима, то есть нечто чрезвычайно древнее, но созвучное деятельности «системщиков»; во-вторых, ассемблер был пререквизитом к предмету, который во времена БМВ считался священным — в основном потому, что сам БМВ его и вел: Аппаратным средствам вычислительной техники. Об этом я уже писал, с тех пор мало что поменялось — тот же DOS, те же задачи, только вот запускалось это все теперь уже не в настоящем DOS, а в эмуляторе. С нашей точки зрения, в 2015 году TASM был уже очевидной проблемой; АСВТ, в общем-то, тоже.

Но в основном предметы БМВ были хороши, с теми, до которых он не успел дотянуться, дела обстояли на порядки хуже. Был совершенно кошмарный курс по сиквелу — удивительно, что этот курс, один из важнейших, подобно защите от Темных Сил в Хогвартсе вообще никогда не читался на факультете хорошо. Чуть получше дела обстояли у компьютерной графики и геометрии — получше в том смысле, что преподаватели были бодрее, но контент «алгоритм рисования прямой в течение месяца» был совершенно несообразен достижениям трехмерной графики современности.

Еще была гуманитарщина, и сначала казалось, что это неизбежное зло. Но потом, уже после меня, Контуру и ее удалось подвинуть. Один из успехов касался «русского языка» — и в мое время на нем учили в основном пользоваться словарями. Это было очень странно, вообще, там все было странно, даже само наличие русского языка в университетской программе — как бы, если 11 лет в школе не помогли, то что одна пара в семестре изменит?

На эту тему я, кстати, даже поучаствовал в свое время в единственных в моей жизни дебатах — за автомат по тому самому русскому языку. По своей привычке, неимоверно жирно троллил оппонентов-филологов, которые точно также страдали от математики на своем факультете. Настолько жирно, что хорошо воспитанные филологи были абсолютно уверены, что «ну нет, так же нельзя» и в том, что они, ведущие дискуссию «цивилизованно», обязательно победят — и, пока жюри совещалось, с сочувствием раздавали нам советы о том, как правильно участвовать в дебатах. Разумеется, дебаты они проиграли.

Так вот, ФИИТам русский язык заменили на… мое Научное мышление! Оказалось, предмет на самом деле назывался не «русский язык», а «эффективные коммуникации», но по избяной, оставшейся с советских времен договоренности, этот предмет был в ведении филологического факультета. Договоренности удалось подвинуть, а по контенту Научное Мышление, конечно, было похоже на «эффективные коммуникации» гораздо больше, чем копание в словарях. И в целом на гуманитарном фронте, как оказалось, был большой простор для работы: дизайн вместо культурологии, управление проектами вместо правоведения, UX вместо психологии и так далее.

Но гораздо более обширным фронтом была математика. Базовая, жестко продиктованная учебным планом и здравым смыслом математика к третьему курсу уже заканчивалась — и начиналась продвинутая: Тервер, дифуры в частных производных, функциональный анализ, теория функции действительной переменной, линейное программирование — совершенно бесполезные для ФИИТов в том виде, что они были. Реформирование внутренними силами провалилось, на этих предметах сидели особенно упертые старцы, своеобразные «начальники столов»: человек 40 лет работал, в результате получил стол на кафедре и место в сетке расписания, место это защищал с поистине феодальной истовостью и ни на какие компромиссы не шел. Ходили слухи, что на некоторых предметах более молодые ассистенты были бы и не против что-то поменять, но были не готовы бросить вызов феодалу и предпочитали ждать, пока владычество закончится естественным путем, сообразно средневековой традиции.

И это нужно было расчищать. Другого выбора просто не было. Но, разумеется, столоначальники в этом месте немедленно сплачивались, устраивали возвышенные прения на ученом совете про фундаментальную науку (хотя речь, конечно же, шла об их столах и нагрузках). Большинство людей в таких обстоятельствах поднимают парламентерский флаг и начинают искать компромиссы.

Но мой вывод был другим: просто надо давить сильнее.

Сбор обратной связи

Первым делом нужно было все-таки достоверно определить, где именно нужно приложить максимальные усилия по обновлению. Параллельно с этим все еще был вопрос о том, кто из преподавателей потенциально годится на роль скрытых сокровищ (коллеги по Курултаю все же очень в эту модель верили) — а также кандидатов на замену за счет внутренних ресурсов факультета. Что важнее, еще требовалось собрать какие-то объективные аргументы, почему одного преподавателя мы поддерживаем, а другого пытаемся заменить.

Тут нужно понимать, как это выглядело для факультета.

Злодеи-капиталисты, которые, по мнению отнюдь не маргиналному, привели к тому, что «заводы стоят, только банки работают», используя помощь пятой колонны в лице вашего покорного слуги, сейчас своими сапожищами вторглись в Храм Науки, раздают бочки варенья и коробки печенья и пытаются превратить все в какой-то бордель по выпуску кнопкодавов. Кошмар же! Надо это немедленно остановить.

На любом заседании Ученого совета можно было встать и озвучить эти мысли в чуть более обтекаемой (и значительно более многословной) формулировке. Что-то этому противопоставить очень тяжело, это просто радиопередача из какой-то параллельной вселенной, обсуждать ее по существу бессмысленно — если сказать, к примеру, что «сейчас рынок труда требует программистов, студенты, когда выпустятся, будут работать в этой области», то последует ответ «ну, сейчас рынок такой, а завтра будет другой, поэтому надо учить вечным вещам, матанализу, а не размениваться на мимолетные веяния времени». Опровергнуть бред изнутри невозможно, более того, если войти в Wahnhaus («дом бреда», как это метко называют в Германии) достаточно далеко, чтобы можно было там встретиться с обитателем для содержательной беседы — то сам начнешь верить, что ты предатель-перебежчик на службе буржуинов.

Нет, нужно расфигачивать Wahnhaus снаружи — а для этого нужны факты.

Мы решили попробовать ориентироваться на мнение студентов. Тут понятны риски: студенты, мол, выберут тех, кто клоунствует на парах и не напрягает на экзаменах. Этот страх в педагогических кругах очень, очень давний, еще в «Республике ШКИД» соответствующий эпизод был с Павлом Ивановичем Ариковым, который вместо занятий распевал похабные песни, чем снискал большую любовь учеников. И даже нельзя сказать, что это совсем неправда: когда, например, в институте «Лучшего преподавателя» выбирали по результатам голосования студентов, то выбрали там всякое — в одной номинации меня, а в другой — клоуна. И в общем-то, опять же в масштабах страны, прецедент с победой Жириновского на первых думских выборах тоже из памяти не выходит.

Тем не менее, после личного общения с первой группой ФИИТ у всего Курултая было четкое ощущение, что все-таки они в состоянии сделать адекватный выбор. Там удивительная группа была, раньше такие свободомыслящие и наглые были, допустим, по 1–2 человека на группу, а тут процентов 30%, наверное, можно было к таковым отнести.

Кроме того, непонятно было — какие могут быть альтернативы мнению студентов? Министерство образования постоянно пыталось решить проблему поиска лучших преподавателей для распределения повышений, званий и надбавок. Это в основном сводилось к селф-репорту по множеству разных показателей, что, во-первых, создавало изрядную головную боль по подготовке этих бумаг — каждый раз с новыми данными и новом дичайшем формате (из-за чего самые лучшие преподаватели в этом могут просто отказаться участвовать, потому что им не до этого); а во-вторых, приводило в итоге к манипуляцией показателями, в результате чего наверху оказываются самые нормативно-адаптированные преподаватели.

Поэтому на селф-репорты мы решили не опираться. На мнение Ученого Совета или кафедрального начальства, разумеется, тоже — хотя бы потому, что это был тот же самый селф-репорт, просто с авторитетной печатью, никакими данными сверх того, что рассказал о себе преподаватель, Ученый Совет не владел, ну разве что, еще избяными сплетнями. Самостоятельно ходить и оценивать мы не могли политически из-за упомянутого антикапиталистического ресентимента, там бы эпичная драма разыгралась прямо на лекции. Оставалось мнение студентов.

Первая идея была очень незамысловатой: студентов после экзамена анкетируют с вопросами типа «насколько увлекательно преподаватель объясняет материал», «справедливо ли проходил экзамен». Простая вещь, анкета и анкета, я их постоянно проходил, как грантополучатель Контура — что тут могло пойти не так, думали мы на Курултае.

Ох, как мы были неправы.

Немедленно Ученый Совет, во многом под предводительством ВВА, выступил с решительным протестом. В общем и целом месседж сводился к тому, что такое анкетирование было враждебным, что негоже преподавателей всякими, понимаешь, грантиками заставлять подстраиваться под студентов, что строгие преподаватели самые лучшие, а студенты это если и оценят, то лет через 20 после выпуска, и все в таком духе. Протест был оформлен столь решительно, что эту попытку мы свернули: ВАА приложил массу усилий для того, чтобы запретить Контуру публиковать собранную ими статистику. Под угрозой того, что иначе нас на факультете любить не будут!

Тут нужно, наверное, еще объяснить, что такое «Ученый совет». Я не знаю, как обстоят дела сейчас, но в то время декан или директор института не были абсолютными монархами. На самом деле большинство вопросов, связанных с содержанием образования, должно было проходить через «парламент» — Ученый Совет, где в основном заседали либо наиболее заслуженные преподаватели факультета, либо наиболее перспективные — то есть молодые, активно внедряющие инновации, но неконфликтные и вписанные в социум. Я не знаю, какие там были процедуры, но если Ученый совет и избирался, то избирался он самими преподавателями, а значит, членство в нем было по сути пожизненным, потому что никто поперек уважаемого человека переть бы не стал. Соответственно, Ученый Совет был весьма оторван от реальности вида поиска спонсоров, среднего балла по ЕГЭ, инноваций в образовании и всего прочего: они, в целом справедливо, полагали, что пока матмех стоит, какие-то студенты там будут, и все при своих ставках останутся. Деканат же, напротив, был озабочен привлечением новых средств, для чего нужны были разнообразные достижения — олимпиады, конкурсы, выставки (Ученый Совет тут волновали только традиционные достижения в виде публикаций студенческих работ), а для этого были как раз нужны и хорошие студенты, и новые движухи для этих студентов. Соответственно, и я, и Контур как правило выстраивали лояльность вокруг деканата, воспринимая Ученый Совет как назойливое препятствие на пути к прогрессу. Я убежден, что конкретно наш Ученый Совет именно таким и был — но в какой-то другой вселенной, где декан бы, допустим, решил массово внедрять православие и разговоры о важном, мог бы сыграть полезную стабилизирующую роль.

Через некоторое время просле фиаско с опросами я открыл для себя культуру «прослушек» ВК, и мы завели анонимную прослушку по предметам матмеха: группу, где собирали полностью анонимные отзывы. Претензий на объективность было уже поменьше — понятно, что писать какой-то отзыв будет только основательно подогретый человек. Но по крайней мере это годилось для сбора фактуры в особо вопиющих случаях, которые, как мы прекрасно знали, были.

Там действительно всплылы масса интересного, мой любимый кейс — преподаватель психологии, который на парах призывал лечиться от всех болезней мочой допубертатных мальчиков. И всплыло только через 3 года после собственно лекций! Хотя вообще-то после такого высказывания преподавателя максимум через неделю должны были бы взашей из университета вытолкать, чтобы он на следующую лекцию не успел прийти. Проблема в сборе обратной связи действительно была, она была острой, и «прослушка» помогла ее вскрыть — но как только интересное про психологов и дошло до интересов нашей собственной избы, тут же в эту группу набежали оскорбленные молодые зюгановцы и начали точить посты в духе: «да Иван-то Иванович у нас герой труда и ветеран тыла, а ты, хуй обдрислый, его говном обкладываешь, еще и анонимно, пошли выйдем, в глаза скажешь, пес.» Дискуссиям это не способствовало, и большого движения не получилось.

Мы еще какое-то время думали, что с этим можно сделать. Вообще, в теории, помимо Ученого совета должен был бы быть и студенческий, который бы открыто говорил о проблемах. Не профсоюз, который был только в теории и занимался путевками в профилакторий — а по делу. Но, к сожалению, студенты здесь были пассивны. У плохих преподавателях даже самые лучшие студенты как-то скатывались в осовеченное состояние, переставали получать образование и начинали отбывать образовательную повинность, предпочитая потерпеть, нежели сделать лучше для себя и для других. В личных разговорах — в моей лаборатории или коридорах Контура — они рассказывали много всякого интересного, но в паблик это почему-то не несли.

Тут я не обвиняю студентов, я, в общем, их скорее понимаю. Во-первых, после школы, когда от тебя ничего не зависит, и которую действительно нужно просто высидеть от звонка до звонка, трудно поверить в реальность перемен, и лучше сосредоточиться на внеурочной программе, например, олимпиадах — в какой-то степени студенты это и делали, тупо устраиваясь на работу после второго курса, и считая, что там они получат гораздо больше образования, чем в университете. Это было справедливо, хотя и печально, потому что как раз в этом случае студенты увеличивали свои шансы навсегда остаться в коконе формошлепства и прочих ненаукоемких задач, чем снижали свои шансы на участие в прорывном прогрессе будущего.

Во-вторых, все равно, как мне кажется, есть противостояние «мы против них», студентов против преподавателей — потому что даже мне, всему такому контуровскому и простуденческому, потом идти экзамен мне сдавать, и в этот конкретный момент мы все равно окажемся по разные стороны баррикад. Разбираться, какие там по другую сторону в баррикадах брожения, течения и несогласия, особенно учитывая, что об этом почти никто не говорит (сор же из изб не выносим) — это задача, которая требует высокого уровня office politics, которому у студентов просто неоткуда взяться.

Ошибку сделал, пожалуй, я. Сейчас я знаю, что интервью — это тоже метод сбора обратной связи. И, возможно, что нужно было сделать — это просто зачеррипикать активных студентов, интервьюировать их за закрытыми дверями и объявлять это исследованием. Мы же стремились, напротив, «посадить всех за стол», дать высказаться каждому и статистически это обобщить. Это было правильно с точки зрения поиска истины, но вообще-то наша цель заключалась не в этом, а в расшатывании позиции Ученого Совета. Я тогда был гораздо большим либералом, чем сейчас, и одно с другим путал, полагая, что если Истина будет найдкна, то она автоматически одержит политическую победу. А не надо было так думать. Надо было вести чисто политическую игру и делать это проверенными методиками: woke studies, которые как раз заняты потрясанием разнообразных основ мироздания. Интервью, гиперболизированные и драматические, напичканные всевозможными, в том числе выдуманными, лишениями и горестями — один из их инструментов, там прямо такие статьи выходят, пять интервью ожиревших лесбиянок со слезливыми жалобами на жизнь, из которых немедленно делаются далеко идущие политические выводы. В последнее время даже «диссертации» такого формата появились, причем вместо пяти интервью — одно, и то с самим собой. Но тогда я этого еще не знал.

Замены

Так бы все эти бодания ничем и не закончились бы, если бы не уникальная особенность нашего факультета: традиция спецкурсов. Я уже о ней рассказывал несколько раз, повторю только, что система эта была в российском образовании очень редкой, и ей мы обязаны нашему декану МОА. В большинстве вузов спецкурсы трактовались как «курсы по специальности» и представляли жестко прошитый план, у нас же это были по сути факультативы: были некие курсы по умолчанию, которые гарантированно были в расписании в возможное (и даже удобное) для посещения время, и они даже были в двух вариантах для выбора. Но можно было не выбирать из этих двух, а ходить на что угодно, на любой предмет, который читался на факультете например, математикам. Или — на один из «очень специальных» курсов, которые вообще ни у кого не стояли в расписании, а читался исключительно для желающих. И там ассортимент был действительно потрясающий: и биоинформатика, и квантовые компьютеры, и разработка компьютерных игр, и все что угодно — вплоть до игры в бридж и даже соционики. По факту, любой преподаватель мог пойти и прочитать все, что угодно. И это было офигенно, но объем таких курсов был очень невелик.

Если чуть углубиться в вопрос, то окажется, что предметы делились на федеральный компонент, региональный компонент и специальные курсы. Федеральный компонент отлит в граните и не подлежал никаким изменениям, не только название предмета, но даже приблизительная программа, были зафиксированы в государственном образовательном стандарте. Однако так были оформленны в основном предметы первых двух курсов — а мы сейчас говорим о третьем и четвертом. Кроме того, конкретно у направления ФИИТ федеральный компонент был меньше, потому что у них не было слова «математика» в названии специальности, и соответственно ГОС по их направлению не курировал весьма авторитарный мехмат МГУ.

А вот все «зубодробительные» курсы на 3–4 годах были в региональном компоненте. Его тоже можно было поменять, но это было не так просто: необходимо было составить индивидуальный учебный план, которые впоследствие должен быть утвержден Ученым Советом. Эту возможность использовали и раньше, я часто ее использовал для того, чтобы студентам засчитывать за курсы время, проведенное в лаборатории. Но там всегда был элемент торга: какие-то предметы можно было заменить, а какие-то лучше было не трогать, потому что они очень важные, их читает очень важный в избе человек, и если его обидеть, то будет большой скандал и Ученый совет план не утвердит. Ну и, кроме того, у для такого фокуса у студента должен быть научрук, который этот учебный план бы в ученый совет представил. Такой человек должен был во-первых вообще знать об этой возможности, во-вторых понимать, что такое Ученый Совет, то есть быть человеком, хоть немного погруженным в факультетскую жизнь. Было понятно, что ФИИТы скорее всего будут делать курсовые и дипломные на работе в Контуре или Яндексе, а значит, их руководители вряд ли с этим справятся.

И вот тут-то мы и решили надавить: разрешить ФИИТам заменять все что угодно из регионального компонента на разумные курсы с курсеры — не на флористику или там уроки музыки, но что-то по специальности. По сути, идея сводилась к замене разрешительной процедуры индивидуального учебного плана на уведомительную.

Аргументация моя сводилась к следующему. Во-первых, «да что тут такого страшного?». Если рассуждать логически — даже если все ФИИТы, то есть тогда двадцать пять человек, в течение семестра будут выбирать что-то не то, то вообще-то большой беды не будет, небо на землю не рухнет, можно будет сделать выводы и жить дальше.

Кроме того, я весьма лицемерно настаивал на том, что это всего лишь «элективность» — дескать, никто же пары из учебного плана не выкидывает и не заменяет другими, просто студенты получают возможность выбора, а уж воспользуются ли они ей — ну откуда я знаю. На самом деле я, разумеется, был стопроцентно уверен, что воспользуются, потому что часть из новоиспеченных элективных предметов, типа ассемблера, была абсолютно ужасна и никто в здравом уме на них бы не пошел, если бы была альтернатива. Наконец, я аппелировал к тому, что кулуарно эта система существовала всегда, так почему бы не сделать ее гласной и прозрачной, определив, что делать можно, а что — нет.

Деканат к тому же пообещал, что прямо сейчас все священные ставки сохранятся, а уж что потом будет — то никому не ведомо и будет в любом случае подлежать утверждению Ученым Советом, и потом, это же всего одна группа, не велика проблема. С помощью всего этого мы мы смогли утвердить на Ученом Совете.

Я сказал студентам, что у них есть два пути: либо ходить на все пары, предписанные расписанием, и иметь спокойную сессию; либо они могут заменить конкретный список пар на другие с курсеры, у них могут быть различные приключения, но в итоге все как-то утрясется. Тут я не врал и не говорил, что проблем не будет вообще — говорил лишь, что считаю потенциальные проблемы решаемыми и что и я, и Контур, решить их поможем.

Большая часть замен прошла бесконфликтно. Более того, фактически, никто не интересовался тем, от каких курсов студенты отказываются и какие выбирают — кроме, естественно, Курултая. Выборы в целом совпадали с моей интуицией о плохих и хороших предметах. Практически все заменили «Дополнительные главы экономики». Это был кошмар даже в то время, когда я учился я, а с тех пор там не поменялось ровным счетом ничего, разве что прическа у преподавателя. Замены в основном были на курс по проектированию интерфейсов от Контура, либо на «Научное мышление».

Очень многие заменили ассемблер и АСВТ — в основном потому, что они не собирались работать «системщиками», с драйверами и низким уровнем. Довольно удивительно, на самом деле, что так легко удалось избавить студентов от двух важнейших столпов наследия БМВ, но на самом деле, во-первых, лектор по АСВТ, САЕ, почтенным старцем-столоначальником не был, он, напротив, был сверхадекватным человеком, работал не за часы и не за нагрузку, а за интерес (он был директором крупного предприятия по сбору ПК), и этот интерес был больше, когда студенты на пары приходили из интереса, а не из-под палки.

Почти никто не заменил такие предметы, как комбинаторные алгоритмы (которые читал декан), лингвистические основы информатики (АМШ) и теорию функции комплексного переменного. Это было очень большим облегчением.Тут и я бы уже напрягся, если бы массово заменили ЛОИ и Комбинаторные алгоритмы — эти предметы действительно айтишникам полезны, и это бы значило, что мы по ходу дела выплеснули что-то важное. А так это дополнительно позволило нам говорить, что, вот видите, это неправда, что студенты заменяют сложные курсы исключительно из-за сложности, если курс сложный, но полезный и хорошо читается — то его не заменяют.

Отдельные новаторы заменили вообще все, что могли. В том числе, и на онлайн курсы — по истории (вместо экономики), по теории игр, по разработке компьютерных игр, и т.д.

Тем не менее, были две скандальные истории.

Во-первых, три человека заменили веб-разработку из стека БМВ на Веб-разработку от Яндекса. За день до окончании сессии преподаватель веба зачем-то решил устроить в деканате скандал, говоря, что он не согласовывал никакой замены (он и не должен был, потому что это было решение не его, а Ученого Совета). Но скандал получился хороший, деканат поддался и у студентов образовалась незакрытая сессия. Причем узнали они об этом за день до окончания сессии, и ситуация получилась очень нервная и неприятная: довольно странно, когда внезапно студенты-хорошисты и отличники оказываются двоечниками, с учетом того, что они действовали по разрешенной схеме.

Я начал разбираться с причинами отказа, и они были сформулированы следующим образом. Во-первых, студенты поздно донесли учебные планы — тут мы накосячили, не согласовав дедлайны. Но понятно, что это была формальная причина: речь шла о трех человеках, поэтому никаких далеко идущих изменений при их отсутствии планировать было не нужно. Если бы заменили все, кроме трех — тогда понятно, нужно было бы их объединять с какой-то группой КН, допустим, не проводить же для трех человек пару. А так это была просто доебка, формальный повод для скандала.

Истинную причину озвучил ВЛС, который курировал веб-программирование со времен БМВ, но сам этот конкретный курс не вел. Он, как оказалось, имел какие-то идеологические разногласия с Яндексом и по сути говорил следующее: заменять Интернет на биткоины можно, потому что это просто означает, что студенту не нужно Интернет-программирование и это ОК; но вот заменять Интернет на Яндексовский аналог нельзя, потому что такая замена означает, что студент интересуется веб-программированием, но выбирает некачественное, упрощенное, кнопкодавское веб-программирование от Яндекса, а не научно-фундаментальное от университета, и это недопустимо.

На самом деле это воззрение совершенно противоречило реальности. Студенты говорили, наоборот, что на оригинальном курсе лекции скомканные, что материал слишком объемен и его невозможно изложить за семестр, а у Яндекса два семестра. И еще они говорили, что преподаватель университетского курса не является практикующим специалистом, и лекции по сравнению с предыдущим курсом «Интернет» от него же — это «небо и земля». На оригинальном курсе было 3 задачи всего, в течение семестра, а у Яндекса — две задачи той же сложности в неделю; в Яндексе задачи проверял ментор, который всегда указывал, что в решении не так, а не просто проверял наличие таска, и к ментору всегда можно было обратиться за советом, курс Яндекса больше приближен к реальным задачам — и так далее, и тому подобное. Говорили, что причина того, что большинство студентов остались на оригинальном курсе в том, что им попросту веб не очень интересен, поэтому они выбрали курс попроще, и получение зачета у них заняло около 3 часов.

По сути, картина мира ВЛС в этом вопросе была попросту на 100% неправильной, перевернутой вверх ногами. Это реально было религиозное воззрение, что «сложным» можен быть что-то с приставкой «академический» и «фундаментальный». Инженерное не может быть сложным по определению.

А вот моя интуиция о выборах студентов оказалась, напротив, на 100% верна: именно такие причины — скомканность, отрыв от реальности, отсутствие практического опыта у преподавателя — меня бы самого в свое время отвратили от технического предмета, и если бы я был в предмете лично заинтересовывал и связывал с ним свое будущее — я бы искал альтернативу.

В целом ситуация получилась довольно странная. Худшее, что могло случится — что три выпускника матмеха чуть хуже бы знали Web. По факту, этого не произошло, и наоборот, три выпускника матмеха лучше знают Web, и чтобы убедится в этом, было достаточно посмотреть на нагрузку, поинтересоваться мнением студентов или привлечь внешних экспертов для арбитража. Но даже если рассматривать этот риск, он правда стоит того, чтобы устраивать трем студентам проблемы на сессии? Чтобы подрывать, в итоге, репутацию администрации факультета, которая сначала замены разрешила, а за один день до сессии, запретила, причем по причинам, иррациональность которых видна при первом же прочтении? Дошло до того, что один из преподавателей кафедры чуть ли не написал заявление об увольнении из-за этой ситуации — оно правда того стоило?

Для меня это было за гранью понимания. Реакция была совершенно непропорциональна объему проблемы.

В итоге я полдня ходил из двери в дверь, объясняя всем очевидные вещи, и ситуация успокоилсь, студенты получили свои оценки.

Существенно более серьезная проблема возникла с тервером. Этот курс был очень фундаментальный. В мировой практике, компьютерщикам обычно читают тервер на дискретных распределениях, но МИЛ, преподаватель старой школы, предпочитал читать основательно, то есть определение вероятности он давал через сигма-алгебры на боррелевских множествах, распределения были в основном непрерывные, ЦПТ доказывалась от и до, и очень много времени тратилось на вычисление многоэтажных интегралов. Само по себе это не было бы такой большой проблемой, но к ней добавлялась другая: преподаватель с возрастом сильно сдал. У нас его лекции были где-то близко к топу, но вот к 2015 году он порой просто включал свои собственные аудиозаписи и листал под них свою презентацию.

В итоге, студенты начали осторожно спрашивать о том, можно ли заменить тервер. Согласно принятому решению, делать это было можно, поскольку тервер находился в региональном компоненте. По итогам консультаций в деканате, мы согласовали эту замену, но только на другой тервер, потому что нельзя же допустить, что студенты тервер не будут знать вовсе (с этим я, как эмэльщик, был в целом согласен). Далее деканат передал функцию согласования замен АМШ, который устно согласовал замены и уехал в командировку.

Когда же дело дошло до бумаг, оказалось, что просьба замены тервера массовая, не сделали этого только два человека из всей группы. В основном студенты просили заменить тервер на шедший тогда в онлайне курс Райгородского, специалиста по случайным графам. Индпланы все еще находились в неподписанном состоянии. Некоторые студенты перестали ходить на пары, хотя я рекомендовал им подождать до тех пор, пока планы не будут подписаны.

Ситуация ухудшалась: во-первых, преподаватель успел озлобиться и поругаться со студентами (естественно, с теми, кто ходил к нему на пары, с отсутствующими не поругаешься). Во-вторых, АМШ, вернувшись из командировки, отказался согласовывать замену на тервер Райгородского из-за недостаточной нагрузки на этом курсе. Из-за озлобления преподавателя потребовалось срочно искать хоть какое-то решение, и мы его нашли, приплюсовав к Райгородскому курс по теории вероятностей в машинному обучению, который проводил сотрудник Контура: там были и очные занятия, и даже очный экзамен. Допуском к этому очному экзамену мы сделали прохождение курса Райгородского.

Это сняло проблему, потому что контуровский курс был достаточно забористый, там и байесовские сети были, и EM-алгоритм, и задачи на реальных данных планировались, то есть еще бы попрограммировать можно было бы. Казалось бы, красота.

Тем не менее, здесь, в отличие от Интернета, скандал не утихал и выплеснулся прямо на ученый совет, куда я отправился от имени Контура отбрыкиваться. Там опять было сказано много слов про развал фундаментального образования и про кнопкодавов, но к счастью удалось решить проблему следующим образом: поскольку МИЛ уже пообещал студентам не только то, что все эти глупости с заменами он отменит, но и то, что непослушные (а это вся группа) никогда не сдадут ему зачет, и пообещал он это экспрессивно и многократно — было понятно, что этим студентам в любом случае уже ничего нельзя сдавать этому преподавателю. Там бы было устроен не экзамен, а показательная порка. Ученый совет этому внял, а поскольку лучшего варианта, чем следовать собственному плану, все равно не было — согласовал замены.

А через пару дней МИЛ умер. И, конечно, на меня после этого, знаете ли, эдак посматривали.

Что я об этом думаю?

Во-первых, мне, безусловно, очень жаль, что он умер.

Во-вторых, я себя в этом виноватым не считаю. Ученый совет — это не стена в контакте и не мои лонгриды, поэтому я разговаривал там очень вежливо и корректно, голоса не повышал, не троллил и не провоцировал. И уж точно решение проблемы через смерть преподавателя не было не то что моим намерением, но и в голову мне такое не приходило. На самом деле я даже не уверен, что эта смерть действительно связана со скандалом на Ученом Совете, возможно, что это не так, прямо мне никто ничего так на вид и не поставил — просто, как я сказал, посматривали. Но допустим, это все же так.

Я тут могу только очень, очень погрустить на тему того, как люди на пустом месте создают экзистенциальную драму. Это и МИЛ касается, и ВВА, и множества других преподавателей, которые этими драмами сильно затрудняли нашу работу. Вообще, работа преподавателя — она чуть ли не самая расслабленная на свете. Я уже цитировал Прагера: Universities are the only place on Earth where bad decisions have zero consequences. И в случае этих замен все было точно также: это была одна группа, мы всегда говорили, что не собираемся переносить эту практику на КН, да и по закону ее перенести было нельзя из-за гораздо большего федерального компонента, а уж о том, что ФИИТ так разрастется через десять лет тогда, думаю, и не помыслить никто не мог, Курултай в том числе. К тому же это разрастание не сопровождалось ростом кафедры, читающей тервер, на которой работали, кажется, четыре человека в сумме, и им бы их предметов у математиков, КН и КБ точно бы хватило, ФИИТ здесь скорее добавлял экстра-нагрузки, которую кафедра уже не вывозила.

Но оказалось, что я сильно недооценил масштабы этого средневеково-церковного уклада с культом «сложной фундаментальной науки» во главе и феодальным столоначалием; причем идеи культа, типа сложности фундаментального Интернета по сравнению с яндексовским, попросту противоречат наблюдаемой реальности, а феодализм игнорирует тот факт, что вообще-то мы все в университете — наемные работники на зарплате, оказывающие образовательные услуги, никаких феодов и никаких крепостных у нас на самом деле нет (как демонстрацию этго тезиса можно привести тот факт, что кафедру, читавшую тервер, то ли расформировали, то ли слили с кем-то во время очередной административной реформы). Оно понятно, что средневековье — это естественная форма организации человеческого общества, что иначе бы оно не простояло 15 веков, но блядь, в 21 веке, в университете — it’s fucking breathtaking.

На самом деле, я и в индустрии наблюдал схожие, хотя и более мягкие процессы: в виде реакции программистов, которые работали в компаниях, где внезапно начались перемены (как правило, связанные с приходом пиндосского менеджмента): процессы, пиздетельство, полное игнорирование хард скиллов и найм квотенфрау; работа переворачивается с ног на голову, и те принципы, в том числе и профессиональные, которыми человек руководствовался, внезапно перестают что-либо стоить. Это схожая ситуация, и на самом деле советы я давал тоже схожие.

Во-первых, не становитесь, блядь, столоначальниками. Особенно столоначальниками в фантазме, где вы думаете, что чем-то владычествуете, но в реальности это совершенно не так и владычествует на самом деле кто-то другой: менеджмент, внезапно меняющийся на пиндосский, или чиновничья образовательная номенклатура, которые временно делегировали вам право порулить курсом и выделили стол на кафедре.

Ваша идея владения должна распространяться на вещи, которыми вы реально владеете: ваша собственная компания, ваше имущество или, например, ваши компетенции и таланты. Ну или, если речь идет о западе, должность профессора — в некоторых вузах, став профессором, вы получаете зарплату вне зависимости от нагрузки, соответственно, вас не так сильно интересует, сколько студентов приходит к вам на пары и приходят ли вообще. Такое тоже может считаться имуществом, хотя и классом пониже, чем талант (потому что правила все-таки могут измениться).

Но, еще раз, не пытайтесь думать как об имуществе о вещах, которые не принадлежат вам даже на бумаге. Мне кажется, что особенно для молодых людей работа по найму должна иметь целью не пост «начальника целого отдела», а получение достаточного количества опыта и знаний, чтобы если не открыть свою компанию, то хотя бы стать инди-консультантом, и работать по полгода то тут, то там, зарабатывая большие, чем по найму, деньги и уж точно не врастая в кресла ни в одной компании. Тут лично вы и ваш бренд становитесь тем самым имуществом, которым вы владеете.

Тут еще хорошо помогает смена мест работы — или хотя бы проектов в пределах одной должности, как это было у меня. Пет-проджекты тоже, мне кажется, очень важно не складывать все яйца в одну корзину — это верный путь к столоначалию.

Во-вторых — эту идею я подчерпнул уже здесь от своего бывшего Chief Data Scientist, потрясающе мудрого человека — с возрастом должно приходить осознание того, в какие битвы стоит и не стоит ввязываться. Я тоже, когда мне было 20, спорил по любому, самому незначительному поводу до усрачки, до красноты лица, охрипшего голоса и вздувшихся вен лица. Теперь же я так почти не делаю, потому что большая часть вопросов в мире и практически все вопросы на работе того попросту не стоят.

В индустрии мы частенько преувеличиваем важность масштабируемости, оптимальности кода или безопасности, но в университете пропасть между тем, насколько наша работа кажется нам важной, и насколько она важна в действительности — особенно велика. Вот все эти речи о фундаментальной науке, о вкладе в будущее России, о прорывной науке — они настолько мало имеют общего с реальностью для 99% работников университета, что реально религией. Я уже в целом описывал, почему: потому что реальность эта довольно мрачна и безнадежна, и без отправления культа той же фундаментальной науки начинаются неизбежные и тяжелые вопросы смысла жизни. Любая религия помогает закрыть этот вопрос, это здоровый механизм, я не имею ничего против этого — просто важно осознавать, какую функцию он выполняет в вашей жизни и не начал ли он угрожать вашему здоровью. Потому что если вы постоянно ввязываетесь в религиозные войны и у вас от этого начинает подниматься давление, то что-то явно идет не так.

И в этот момент важно иметь достаточную мобильность, чтобы сменить религию или хотя бы приход, где вы ее исповедуете. Но для этого важно, опять же, не врастать в кресло и не становиться столоначальником.

Замены устояли, и последующие поколения ФИИТов, насколько я знаю, продолжали ими пользоваться. Это осложнялось нормативным противодействием со стороны УрФУ — которым, разумеется, было необходимо все оформить и цифровизировать, чтобы их умная Система все автоматически учитывала — но как-то это все же работало. А потом ПВЛ стал руководителем образовательной программы ФИИТа и, я так разумею, на этом многолетняя, начавшаяся для меня еще в 2012 году, история противоборства с научными фундаменталистами закончилось победой инженерного подхода.

Для меня же это стало последним усилием в области образовательного администрирования. После этого в Курултае еще шли обсуждения о том, как улучшить происходящее на факультете, но, как по мне, они были излишни. Все было просто: если требуемый материал был на курсере, его можно было рекомендовать студентам и изучать в урочные часы; если не было, но был кто-то талантливый, способный его начитать, можно было выплатить ему грант, записать видеокурс и свести проблему к пункту 1. Простые, понятные рецепты, закрывающие вопрос — собственно таким, как мне кажется, и должен быть результат любого администрирования.